В 1828 году, во время турецкой войны, Ланжерон состоял
главнокомандующим придунайских княжеств; однажды после довольно
жаркого дела, совсем в сумерки, в кабинет к нему врывается плотно
закутанная в черный плащ и с густым вуалем на лице какая-то
незнакомая ему дама, бросается ему на шею и шепотом, начинает
говорить ему, что она его обожает и убежала, пока мужа нет дома,
чтобы, во-первых, с ним повидаться, во-вторых, напомнить ему, чтобы
он не забыл попросить главнокомандуюшего о том, что вчера было
между ними условлено. Ланжерон тотчас же сообразил, что дама
ошибается, принимает его, вероятно, за одного из подчиненных, но, как
истый волокита, не разуверил свою посетительницу, а, напротив, очень
успешно разыграл роль счастливого любовника; как и следовало
ожидать, все разъяснилось на другой же день, но от этого Ланжерон
вовсе не омрачился, и, встретив несколько дней спустя свою
посетительницу, которая оказалась одной из самых хорошеньких
женщин в Валахии, он любезно подошел к ней и с самой утонченной
любезностью сказал ей, что он передал главнокомандующему ее
поручение и что тот в ее полном распоряжении. Дама осталась очень
довольна, но адъютант, говорят, подал в отставку.

Когда Карамзин был назначен историографом, он отправился к
кому-то с визитом и сказал слуге: если меня не примут, то запиши меня.
Когда слуга возвратился и сказал, что хозяина дома нет, Карамзин
спросил его: "А записал ли ты меня?" - "Записал.- "Что же ты
записал?" - "Карамзин, граф истории".

Князь В. должен был Толстому по векселю довольно
значительную сумму. Срок платежа давно прошел, и дано было
несколько отсрочек, но денег князь ему не выплачивал. Наконец
Толстой, выбившись из терпения, написал ему: "Если вы к такому-то
числу не выплатите долг свой сполна, то не пойду я искать правосудия в
судебных местах, а отнесусь прямо к лицу вашего сиятельства".

Вследствие какой-то проказы за границею Голицын получил
приказание немедленно возвратиться в Россию, на жительство в деревне
своей безвыездно. Возвратившись в отечество, он долгое время колесил
его во все направления, переезжая из одного города в другой. Таким
образом; приехал он, между прочим, в Астрахань, где приятель его
Тимирязев был военным губернатором. Сей последний немало удивился
появлению его. "Как попал ты сюда,- спрашивал он,- когда повелено
тебе жить в деревне?" - "В том-то и дело,- отвечает Голицын,- что я все
ищу, где может быть моя деревня: объездил я почти всю Россию, а все
деревни моей нет как нет, куда ни заеду, кого ни спрошу".

Александр Булгаков рассказывал, что в молодости, когда он
служил в Неаполе, один англичанин спросил его: "Есть ли глупые люди
в России?" Несколько озадаченный таким вопросом, он отвечал:
"Вероятно, есть и не менее, полагаю, нежели в Англии".- "Не в том
дело,- возразил англичанин.- Вы меня, кажется, не поняли; а мне
хотелось узнать, почему правительство ваше употребляет на службу
чужеземных глупцов, когда имеет своих?"
Вопрос, во всяком случае, не лестный для того, кто занимал
посланническое место в Неаполе.

В начале 20-х годов московская молодежь была приглашена на
замоскворецкий бал к одному вице-адмиралу, состоявшему более по
части пресной воды. За ужином подходит он к столу, который заняли
молодые люди. Он спрашивает их: - Не нужно ли вам чего?! - "Очень
нужно,- отвечают они,- пить нечего".- Степашка,- кричит хозяин,-
подай сейчас этим господам несколько бутылок кислых щей". Вот
картина! Сначала общее остолбенение, а потом дружный хохот,

Одно время проказники сговорились проезжать часто чрез
петербургские заставы и записываться там самыми причудливыми и
смешными именами и фамилиями. Этот именной маскарад обратил
внимание начальства. Приказано было задержать первого, кто подаст
повод к подозрению в подобной шутке. Два дня после такого
распоряжения проезжает через заставу государственный контролер
Балтазар Балтазарович Кампенгаузен и речисто, во всеуслышание,
провозглашает имя и звание свое. "Некстати вздумали вы шутить,-
говорит ему караульный,- знаем вашу братию; извольте-ка здесь
посидеть, и мы отправим вас к г-ну коменданту". Так и было сделано.