Однажды император (Павел I), стоя у окна, увидел идущего мимо
Зимнего дворца и сказал, без всякого умысла или приказания: "Вот идет
мимо царского дома и шапки не ломает". Лишь только узнали об этом
замечании государя, последовало приказание: всем едущим и идущим
мимо дворца снимать шапки. Пока государь жил в Зимнем дворце,
должно было снимать шляпу при выходе на Адмиралтейскую площадь с
Вознесенской и Гороховой улиц. Ни мороз, ни дождь не освобождали от
этого. Кучера, правя лошадьми, обыкновенно брали шляпу или шапку в
зубы. Переехав в Михайловский замок, т. е. незадолго до своей кончины,
Павел заметил, что все идущие мимо дворца снимают шляпы, и спросил
о причине такой учтивости. "По высочайшему вашего величества
повелению",- отвечали ему. "Никогда я этого не приказывал!" -
вскричал он с гневом и приказал отменить новый обычай. Это было так
же трудно, как и ввести его. Полицейские офицеры стояли на углах улиц,
ведущих к Михайловскому замку, и убедительно просили прохожих не
снимать шляп, а простой народ били за это выражение
верноподданнического почтения.

Есть лгуны, которых совестно называть лгунами: они своего рода
поэты, и часто в них более воображения, нежели в присяжных поэтах.
Возьмите, например, князя Цицианова. Во время проливного дождя
является он к приятелю.
- Ты в карете? - спрашивают его.
- Нет, я пришел пешком.
- Да как же ты вовсе не промок?
- О,- отвечает он,- я умею очень ловко пробираться между
каплями дождя.

Между прочими выдумками он, Цицианов, рассказывал, что за
ним бежала бешеная собака и слегка укусила его в икру. На другой день
камердинер прибегает и говорит:
- Ваше сиятельство, извольте выйти в уборную и посмотрите, что
там творится.
- Вообразите, мои фраки сбесились и скачут.
Когда воздвигали Александровскую колонну, Цицианов сказал:
"Какую глупую статую поставили - ангела с крыльями; надобно
представить Александра в полной форме и держит Наполеошку за
волосы, а он только ножками дрыгает". Громкий смех последовал за
этой тирадой.

Случилось, что в одном обществе какой-то помещик, слывший
большим хозяином, рассказывал об огромном доходе, получаемом им от
пчеловодства, так что доход этот превышал оброк, платимый ему всеми
крестьянами, коих было с лишком сто в той деревне.
- Очень вам верю,- возразил Цицианов,- но смею вас уверить, что
такого пчеловодства, как у нас в Грузии, нет нигде в мире.
- Почему так, ваше сиятельство?
- А вот почему,- отвечал Цицианов,- да и быть не может иначе: у
нас цветы, заключающие в себе медовые соки, растут, как здесь крапива,
да к тому же пчелы у нас величиною почти с воробья; замечательно, что
когда они летают по воздуху, то не жужжат, а поют, как птицы.
- Какие же у вас ульи, ваше сиятельство? - спросил удивленный
пчеловод.
- Ульи? Да ульи,- отвечал Цицианов,- такие же, как везде.
- Как же могут столь огромные пчелы влетать в обыкновенные
ульи?
Тут Цицианов догадался, что, басенку свою пересоля, он
приготовил себе сам ловушку, из которой выпутаться ему трудно.
Однако же он нимало не задумался.
- Здесь об нашем крае,- продолжал Цицианов,- не имеют никакого
понятияЄ Вы думаете, что везде так, как в России? Нет, батюшка! У нас в
Грузии отговорок нет, ХОТЬ ТРЕСНИ, ДА ПОЛЕЗАЙ!

По вступлении на престол императора Павла состоялось
высочайшее повеление, чтобы президенты всех присутственных мест
непременно заседали там, где числятся по службе.
Нарышкин, уже несколько лет носивший звание
обершталмейстера, должен был явиться в придворную конюшенную
контору, которую до того времени не посетил ни разу.
- Где мое место? - спросил он чиновников.
- Здесь, ваше превосходительство,- отвечали они с низкими
поклонами, указывая на огромные готические кресла.
- Но к этим креслам нельзя подойти, они покрыты пылью,-
заметил Нарышкин.
- Уже несколько лет,- продолжали чиновники,- как никто в них не
сидел, кроме кота, который всегда тут покоится.
- Так мне нечего здесь делать,- сказал Нарышкин,- мое место
занято.
С этими словами он вышел и более уже не показывался в контору.

Зимою Павел выехал из дворца на санках прокатиться. Дорогой он
заметил офицера, который был столько навеселе, что шел, покачиваясь.
Император велел своему кучеру остановиться и подозвал к себе офицера.
- Вы, господин офицер, пьяны,- грозно сказал государь,-
становитесь на запятки моих саней.
Офицер едет на запятках за царем ни жив ни мертв. От страха у
него и хмель пропал. Едут они. Завидя в стороне нищего,
протягивающего к прохожим руку, офицер вдруг закричал государеву
кучеру:
- Остановись!
Павел, с удивлением, оглянулся назад. Кучер остановил лошадь.
Офицер встал с запяток, подошел к нищему, полез в свой карман и,
вынув какую-то монету, подал милостыню. Потом он возвратился и
встал опять на запятки за государем.
Это понравилось Павлу.
- Господин офицер,- спросил он,- какой ваш чин?
- Штабс-капитан, государь.
- Неправда, сударь, капитан.
- Капитан, ваше величество,- отвечает офицер.
Поворотив на другую улицу, император опять спрашивает:
- Господин офицер, какой ваш чин?
- Капитан, ваше величество.
- А нет, неправда, майор.
- Майор, ваше величество.
На возвратном пути Павел опять спрашивает:
- Господин офицер, какой у вас чин?
- Майор, государь,- было ответом.
- А вот неправда, сударь, подполковник.
- Подполковник, ваше величество.
Наконец они подъехали ко дворцу. Соскочив с запяток, офицер,
самым вежливым образом, говорит государю:
- Ваше величество, день такой прекрасный, не угодно ли будет
прокатиться еще несколько улиц?
- Что, господин подполковник? - сказал государь. Вы хотите быть
полковником? А вот нет же, больше не надуешь; довольно с вас и этого
чина.
Государь скрылся в дверях дворца, а спутник его остался
подполковником.
Известно, что у Павла не было шутки и все, сказанное им,
исполнялось в точности.

Князь Цицианов, известный поэзиею рассказов, говорил,что в
деревне его одна крестьянка, разрешилась от долгого бремени
семилетним мальчиком, и первое слово его, в час рождения, было: "Дай
мне водки!"